Глава 28: Эхо старых ран

Ночь окутала дом Сакаты, Кагура сидела на краю кровати, её сердце всё ещё колотилось после того, что произошло под балконом. Поцелуй Сого, яростный и неожиданный, словно молния, ударил в самую её суть, оставив её разум в хаосе. Она пыталась думать о Камуи, о его тёмном пути, о словах Нобумэ, но каждый раз её мысли возвращались к теплу его губ, к его взгляду, который был одновременно гневным и пугающе уязвимым. Она злилась на себя за это — за то, что позволила этому садисту забраться ей под кожу, за то, что она нне могла справиться с этим чувством.
Внезапный стук в дверь заставил её вздрогнуть. — Кагура, ты там в порядке? — раздался голос Гинтоки, низкий и слегка раздражённый, но с ноткой беспокойства. — Что-то ты сегодня тихая.
Кагура замерла, её глаза расширились. Отец был дома — раньше, чем она, но, похоже, ненамного. Её сердце заколотилось быстрее, как будто она снова прыгала с балкона, и она быстро натянула одеяло до подбородка, делая вид, что спала. — Да, папа, всё нормально! — крикнула она, её голос был громким, но слегка дрожал от паники. — Ты меня разбудил, между прочим! Я уже спала!
За дверью повисла тишина, и Кагура затаила дыхание, молясь, чтобы ее отец не решил войти. — Спала, говоришь? — проворчал он, его голос был полон подозрения. — Ладно, спи дальше. — Его шаги затихли, удаляясь по коридору, и Кагура выдохнула, уткнувшись лицом в подушку. Её мысли метались между поцелуем и страхом, что Гинтоки что-то заподозрит. Она знала одно: она найдёт своего брата, несмотря на все предупреждения. Но теперь к этой решимости примешивалось что-то новое — смятение, которое оставил Сого.
***
На следующее утро Скотланд-Ярд был таким же мрачным, как настроение Сого. Он сидел за своим столом, окружённый стопками бумаг, но его глаза, обычно острые, как лезвие, были подёрнуты усталостью. Он не спал всю ночь, прокручивая в голове тот проклятый поцелуй, её гневный взгляд, её дрожащие пальцы. Он ненавидел себя за это — за то, что позволил эмоциям взять верх. Кагура была делом, раздражающей бестией, которая только и делала, что выводила его из себя, и всё же он не мог выкинуть её из головы.
Дверь кабинета скрипнула, и вошли Кондо и Хиджиката. Кондо, как всегда, сиял своей добродушной улыбкой, а Хиджиката, с сигаретой в зубах, выглядел так, будто уже устал от этого дня. — Сого, ты выглядишь, как будто тебя по мостовой волокли, — сказал Кондо, его голос был полон весёлого сарказма. — Что, мисс Саката скрутила тебе голову? Небось всю ночь под её балконом ошивался?
Сого закатил глаза, его лицо было маской безразличия, но пальцы, сжимавшие перо, дрогнули. — Не выдумывайте, Кондо-сан, — буркнул он, его голос был холодным, но слегка хриплым от недосыпа. — Эта раздражающая, разбалованная кукла — последнее, о чём я думаю. Еле жду, когда она и её отец свалят из Лондона и перестанут портить мне жизнь.
Хиджиката прищурился, затянувшись сигаретой. — Кондо-сан, хватит нести чушь, — сказал он, его голос был резким, но спокойным. — Сого — профессионал. Он может спорить с приказами, но не настолько глуп, чтобы путать работу с личным. — Он бросил на Сого внимательный взгляд, и тот почувствовал, как его маска чуть не треснула под этим взглядом.
Кондо хмыкнул, его улыбка стала шире. — Ну-ну, Тоши, не будь таким занудой. Я же вижу, когда у парня глаза горят, — подмигнул он, но, заметив, как Сого стиснул зубы, решил не продолжать. Хиджиката лишь покачал головой, но оба молчали, понимая, что что-то между Сого и Кагурой всё-таки произошло. Сого уткнулся в бумаги, делая вид, что поглощён делом, но его мысли всё ещё были под тем балконом, в том моменте, когда её губы ответили на его поцелуй.
***
После обеда лондонское солнце, редкое и бледное, пробивалось сквозь облака, освещая кофейню «The Golden Teacup» на Бейкер-стрит. Кагура сидела за угловым столиком, её пальцы нервно теребили край скатерти. Она почти не спала, её мысли всю ночь метались вокруг того поцелуя — яростного, неожиданного, как удар молнии, который Сого обрушил на неё под балконом. Его тепло, его взгляд, полный гнева и чего-то ещё, чего она не могла понять, перевернули её мир. Когда утром раздался звонок от Отаэ — номер конечно же ей дал Кондо-сан, — Кагура чуть не подпрыгнула от радости. Встреча с ней была как глоток свежего воздуха в этом хаосе, который поселился в её сердце.
Отаэ вошла в кофейню, её тёмные волосы были собраны в аккуратный пучок, а улыбка, тёплая и чуть лукавая, осветила всё вокруг, как солнечный луч. — Кагура-чан! — воскликнула она, садясь напротив и поправляя своё элегантное платье. — Как дела? Выглядишь, будто всю ночь гонялась за привидениями по Лондону.
Кагура заставила себя улыбнуться, но её голубые глаза выдали усталость, тени под ними были красноречивее любых слов. — Всё нормально, Отаэ-сан, — соврала она, её голос был чуть слишком бодрым, но дрожал от напряжения. — Просто… Лондон, знаешь, шумный город.
Отаэ прищурилась, её взгляд был мягким, но острым, как у старшей сестры, которая видит всё насквозь. — Ну-ну, не заливай, — сказала она, отпивая чай из фарфоровой чашки. — Давай я тебя подбодрю. Знаешь, что Кондо-сан учудил недавно? Принёс мне целую корзину фруктов, такой весь галантный, как рыцарь из книжек. А потом мы сели их есть, и вот — кожура от банана падает на пол. Он не замечает, шагает — и бам! Летит на пол, как горилла в дешёвой комедии! — Отаэ тихо рассмеялась. — Я тогда чуть не задохнулась от хохота!
Кагура не могла сдержать улыбку, её сердце потеплело, как будто этот смех отогнал тени, которые давили на неё. Впервые за день она почувствовала себя легче, словно все проблемы отошли на второй план. — Почему бы вам с ним не встречаться? — спросила она, её голос был мягким, но полным любопытства. — Кондо-сан же явно к тебе неровно дышит.
Отаэ отмахнулась, её улыбка стала чуть грустной, но она быстро спрятала это за привычной бравадой. — Ох, Кагура-чан, я знаю, что я красавица, каких днём с огнём не сыщешь, — сказала она, подмигнув с уверенностью. — Но Кондо-сан… он иногда и неуклюжий, как щенок, и ещё и слишком позитивный, даже наивный, как будто всегда видит свет в конце туннеля. Но все же, не смотря на все это, он харизматичный лидер, добрый человек, и ещё и красивый. У такого мужчины очередь из невест из высшего общества. Я туда никак не вписываюсь, со своими-то язвительными шуточками и кулаками. Тем более я работаю на месте,куда ходят не всегда самые порядочные люди.- он улыбнулась но в этой улыбке чувствовалось грусть.
Кагура покачала головой, её голубые глаза сверкнули упрямством, а улыбка стала тёплой, почти сестринской. — Глупышка ты, Анего, — сказала она, её голос был мягким, но твёрдым. — Шинпачи мне как брат,а значит ты мне как сестра и буду тебя называть также. - сказала она так как решительно и добавила: -Если бы Кондо-сан хотел какую-то там леди из высшего общества, он бы уже давно её нашёл. А он таскает тебе фрукты и падает на банановой кожуре перед тобой, как идиот. Это о чём-то говорит, нет?
Отаэ моргнула, её щёки слегка порозовели, но она быстро рассмеялась, отмахиваясь, как будто хотела спрятать смущение. — Ох, Кагура,это не все так просто! Ладно, хватит обо мне. — Она наклонилась ближе, её глаза блеснули лукавством, но в них была искренняя забота. — Ты такая задумчивая. Что-то ведь случилось,хм?
Кагура отвела взгляд, её пальцы сжали чашку так, что костяшки побелели. Она хотела рассказать про поцелуй, но слова застряли в горле. Вместо этого она лишь улыбнулась, её улыбка была слабой, но тёплой. — Потом расскажу, Отаэ. Когда сама разберусь.
***
Кагура вернулась домой, когда солнце уже скрылось за лондонскими крышами, оставив лишь серый полумрак. Её сердце всё ещё колотилось после встречи с Отаэ, после мыслей о поцелуе с Сого, которые она гнала прочь, но они возвращались, как упрямые мухи. Дом встретил её тишиной, только слабый скрип половиц выдавал присутствие прислуги где-то внизу. Гинтоки сидел в гостиной, его рубашка была небрежно расстёгнута, а глаза, обычно лениво-равнодушные, сейчас внимательно следили за огоньком в камине. Кагура остановилась в дверях, её голубые глаза смягчились. У нее был самый лучший отец в мире, и она всегда гордо ходила с ним повсюду, куда только можно было. В Эдо её звали «папиной дочкой», и, хотя некоторые говорили это с насмешкой, она всегда отвечала лишь презрительным взглядом, высоко задрав подбородок, да,она папина дочка и это никогда не изменится.
Она подошла и, не говоря ни слова, села рядом, обнимая его. Гинтоки замер, его брови приподнялись в удивлении, но он не отстранился. Через секунду его рука неловко легла на её плечи, и он обнял её в ответ, крепко, но осторожно, как будто боялся, что она исчезнет. Они сидели в тишине, только треск дров в камине нарушал покой. Кагура уткнулась лицом в его плечо, вдыхая знакомый запах, который всегда ассоциировался у неё с домом. Её тревожные мысли отступили, уступив место теплу этого момента.
— Ну ты сегодня ещё скажешь своему старику, что тебе покоя не даёт, или как? — наконец нарушил тишину Гинтоки, его голос был низким, с привычной лёгкой насмешкой, но в нём чувствовалась искренняя забота.
Кагура слабо улыбнулась, отстраняясь, чтобы посмотреть на него. В свете камина его лицо выглядело моложе, но в его глазах была тень усталости, которую он всегда скрывал за своей ленивой улыбкой. Он был красивым, и Кагура гордилась им — не только как отцом, но как человеком, который всегда находил выход, даже когда весь мир был против. — Папа, если я спрошу тебя о чём-то, ты ответишь честно? — спросила она, её голос был тихим, но твёрдым, как будто она готовилась к чему-то важному.
Гинтоки напрягся, его пальцы слегка сжались на её плече. Он попытался улыбнуться, но вышла кривая гримаса, выдающая его неловкость. — Ну и что же тебя интересует, мелкая? — ответил он, стараясь звучать беспечно, но его глаза внимательно изучали её лицо.
Кагура глубоко вдохнула, её голубые глаза сверкнули решимостью. — Кто такой этот Такасуги? — спросила она, её голос был спокойным, но в нём чувствовалась тень тревоги. — Я знаю, что вы воевали вместе, но ты никогда о нём не рассказывал. Почему?
Гинтоки замер, его лицо на миг стало каменным, как будто она ударила его по больному месту. Он отвёл взгляд, уставившись в огонь, и тишина повисла между ними, тяжёлая, как лондонский туман. Кагура ждала, её сердце колотилось, но она не отводила глаз. Она была уже не ребёнком, и он знал это. Прятать правду дальше не имело смысла.
— Ладно, — наконец выдохнул он, его голос был низким, почти хриплым. — Ты уже взрослая, Кагура. Пора тебе знать. — Он откинулся на спинку дивана, его пальцы нервно постукивали по подлокотнику. — У нас был общий наставник. Ёшида Шоё. Он был не просто командиром для нас, а был как настваник… даже как отец.
Кагура затаила дыхание, её глаза расширились. Она редко слышала, чтобы Гинтоки говорил о прошлом с такой серьёзностью, и это пугало её, но она молчала, давая ему продолжить.
— Это было во время войны, — сказал он, его голос стал тише, как будто он говорил не с ней, а с самим собой. — Враги поставили нас перед выбором. Либо я… либо я убиваю Шоё-сенсея, либо они уничтожают весь наш отряд — меня, Кацуру, Сакамото, Такасуги и всех остальных. — Его пальцы сжались в кулак, и Кагура заметила, как его глаза потемнели от боли. — Шоё-сенсей сам попросил меня сделать это. Он сказал, что это единственный способ спасти всех. И я… я отрубил ему голову. Прямо на глазах у Такасуги и остальных.
Кагура почувствовала, как её горло сжалось. Она представила эту сцену — кровь, крики, взгляд Такасуги, полный ужаса и ярости. — Папа… — прошептала она, но он поднял руку, останавливая её.
— Такасуги… он сломался в тот момент, — продолжал Гинтоки, его голос был тяжёлым, как будто каждое слово вырывалось с трудом. — Он хотел, чтобы мы все лучше умерли, но не трогали сенсея. Он кричал, что лучше смерть, чем такая цена их жизни. Но я не послушал. Я сделал выбор, и с тех пор он ненавидит меня. — Гинтоки горько усмехнулся, но в его глазах не было веселья. — Это не просто ненависть, Кагура. Это его вина, его горе, его ярость на себя самого, которую он выплёскивает на меня. Он не может простить мне, что мы выжили, а Шоё-сенсей — нет. И, может, он прав. Кагура молчала, её сердце сжалось от боли за отца. Она видела, как тяжело ему говорить это, как старые раны, которые он прятал за своими шутками, снова открылись. Она придвинулась ближе и снова обняла его, уткнувшись лицом в его плечо. — Ты сделал то, что должен был, Папа, — прошептала она, её голос был твёрдым, несмотря на слёзы, которые она сдерживала. — Ты спас всех.
Гинтоки не ответил, только крепче обнял её, его рука гладила её рыжие волосы, как когда она была маленькой. Они сидели так ещё долго, в тишине, где слова были не нужны. Кагура чувствовала, что её отец — не просто герой её детства, но человек, несущий на плечах груз прошлого, который она только начинала понимать.